Почти фантастические рассказы

Виктор Мельников

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Другие женщины

Больше всего я боюсь – и это не выдумка, – что мне придётся каяться, а людям, которые заметят во мне что-то неладное, осуждать, ибо они, как зрители, могут видеть больше, как не скрывайся и не прячься. А делать именно так приходится, да. И это сводит с ума. Особенно та мысль, что зрителем может стать жена. Но, как не удивительно, наблюдателем оказываюсь я. Осознание этого факта наступает не сразу, постепенно. И трудно передать, до какой степени ноет то ли душа, или её остатки, одним словом, признаюсь, как человек спрашивающий, я не всегда получаю ответы. А значит – гори всё синим пламенем, говорю я себе каждый раз, потому что страсть, как и любовь, осознаю, в период весеннего обострения изгоняет разум. Не до конца, конечно. Что-то остаётся, чтобы как-то балансировать на канате над пропастью, и вот так идёшь прямо, осторожно ступая, вниз не смотришь. Может быть, потому, изо дня в день, в таком напряжённом состоянии человек в силах сделать с самим собой то, что иначе невозможно. То есть происходят чудеса: вместо того, чтобы свалиться вниз, ты продолжаешь двигаться вперёд. При этом человеческая воля просто выкидывается невидимой, мистической силой – и препятствовать ей напрасно, как молнии во время грозы. И зачем, вообще? Ведь ты идёшь, а не летишь вниз.

Мысли – ох уж эти мысли-образы! Возникающая дилемма между двумя женщинами, когда невозможно определиться, загоняет в тупик, однако.

Я выглядываю в окно: снег идёт всю ночь и утро. В обед кто-то слепил снежную бабу. Она становится достопримечательностью двора, детвора водит хороводы вокруг неё, а вечером идёт дождь. Настоящий ливень! Вокруг снежной бабы образовывается огромная лужа – не подойти. Но она стоит, не растаяла, стоит совсем одинокая, омытая слезами, и никого вокруг. Для неё, я думаю, наступает тот самый критический момент, за которым последует, разумеется, настоящий «конец света». Она может исчезнуть – видимо, и у человека свой «конец света» наступает в то или иное время, а не у всех в один миг, как заставляют верить. И когда я её вижу, остановившись покурить в подъезде дома, возвращаясь из магазина с вином и конфетами обратно к Еве, мне кажется, что она продолжает бороться с водной стихией, являясь сама частью этой самой стихии (человек тоже часто борется с самим собой и себе подобными), – и она напоминает мне о жене, Ирине. Я выпускаю сигаретный дым вверх огромным кольцом, вдыхаю полной грудью свежего воздуха – выдыхаю, как бы сожалея участи снежной бабы. Если дождь продлится до следующего утра, а это вполне возможно, она не сможет выстоять, растает вся – погибнет, без всякого на то сомнения, как любой человек, оставшийся один на один со своей бедой. Сожалея, я улавливаю в воздухе странный запах. Кажется, пахнет порохом. Его сгоревшими остатками. Странно, но я принюхиваюсь – моему обонянию знакомо это вещество, которое, сгорая, обязательно оставляет след. Так и есть, я, кажется, не ошибаюсь. И утром, покинув Еву, я уже не вижу снежной бабы, она растаяла, превратившись в талую воду, а запах пороха во влажном воздухе усиливается – по правде говоря, я не в полной мере верю своему нюху, ссылаясь на хронический насморк. Так ли всё на самом деле? Скорей всего этот запах ассоциируется у меня с вечерней встречей, после работы, с женой. Вот в чём дело, оказывается. Так оно и есть, без сомнений. И когда я прихожу с работы, специально задержавшись на три лишних часа, Ирина меня не замечает, она спит. Не замечаю её и я. Кажется, обходится.

Открываю глаза. Утренний рассвет. Суббота. Супружеское ложе. Меня не прогоняют и в этот раз. Я поворачиваюсь к жене. Ирина не спит, смотрит на меня. Как долго она это делает? Гипнотизирует? Или что-то другое в этом взгляде – просто ненавидит?

– Мне кажется, что во всём виновата я, – говорит она, избирая странную тактику ведения разговора, – виновата в том, что старею. И становлюсь тебе не нужной, Игорь. Как поломанная вещь. Правда, я пока работаю: стираю бельё, готовлю обеды и ужины, мою полы, глажу тебе рубашки. Этакая универсальная машина-автомат. И я удивляюсь, что мне удаётся оставаться женщиной, на которую, в отличие от тебя, заглядывают молодые мужчины.

Я, конечно, ждал этих слов, или подобных этим, я, можно сказать, привык к ним.

И я молчу, не объясняю, почему меня не было дома несколько дней, а телефон сотовый выключен. Ирина, предполагаю, прекрасно понимает, что это означает, потому что ложь не может спасти ни меня, ни её. Она продолжает говорить, я слушаю – так надо для неё самой, чтобы выговориться, облегчить таким образом душу. Да, я отмалчиваюсь, глядя на эту женщину, которая почти двадцать лет терпит меня, ухаживает за мной, при этом не оставляет попыток цепляться за остатки былой красоты. В свои сорок лет (мы с ней ровесники, если не считать разницы в полгода, что я старше) она, надо сказать честно, пытается выглядеть «хорошо». Очевидно, мне-то известно, что для этого она прилагает большие усилия: косметические салоны, маски, кремы… Она даже год назад сделала пластическую операцию: врачи подтянули ей кожу лица… Мысли иногда, конечно, бывают чрезвычайно ничтожны, но, буду откровенным, у женщин в этом возрасте происходит некое «осознание каждой части тела». И, если говорить об Ирине, она всерьёз считает, что сможет остановить процесс старения. Тем самым сумеет снова привлечь меня к себе, а может, рассчитывает и на большее…

По её мнению, если судить, я убегаю от неё. Это не так. Я ухожу на время, да. Но не убегаю совсем.

Пока она говорит, я пытаюсь сравнить Иру с Евой. Ничего не выходит. И дело не в том, что у них существует огромная разница в возрасте – пятнадцать лет. Это два разных типа женщин и по внешности, и по характеру. Если жена, к примеру, может терпеть, то Ева капризна. Но не в этом, наверное, дело. Между Евой и мной находится некая пелена, которая искажает пространство, а вместе с ним искажается действительность – кто-то из нас носит розовые очки, а если быть более точным, мы поочерёдно цепляем их себе на нос. А между Ирой и мной такой пелены не существует, она является частью меня самого, а самому себе, по крайней мере, лгать не станешь – скорей промолчишь. А раз так – она тоже, в этом не может быть сомнений, способна изменить.

– Ты разлюбил меня, Игорь, – продолжает Ирина.

– Я привык, – говорю, но она как будто не хочет слышать.

– У тебя есть любовница. Не отрицай. И что она может тебе дать? Скажи?

– Успокойся, – говорю я, пытаясь прекратить этот разговор. – Тебе не идёт такой тон.

– Нет, ты скажи, Игорь. Честно скажи!

Я молчу, глядя в потолок.

– Что тебе от меня нужно, тогда скажи?

На этот вопрос я не могу точно ответить. И говорю первое, что приходит на ум.

– Я знаю, Ира, кто ты, но не знаю, кто она, та самая, о которой ты говоришь. Ты у меня одна, поверь, остальные подделки.

Очень мало людей умеет разговаривать между собой, даже в семье. Ещё меньше тех, подчёркиваю, кто умеет понимать. Полагаю, я и Ирина понимаем друг друга так, как никто другой, ибо умеем подбирать слова.

И вот жена позволяет мне себя обнять и поцеловать. В это мгновение я вижу другую женщину. Она становится моложе лет на пять, и я чувствую некий восторг, в уме всё мелькает, как вихрь, а сердце вылетает из груди, словно первый раз: страсть возникает из пустоты, ниоткуда, как будто не было тех двух ночей с Евой.

Я собираю вещи, чтобы уйти с работы. Ева звонит на сотовый телефон. Мы с ней разговариваем о всяких мелочах. Сотрудники думают, наверное, что я держу разговор с женой – пусть так думают. Излишняя откровенность позволяет, видимо, им делать такие выводы: всякого влечёт чужая страсть.

Н. Измайлова
Так не бывает
(Рассказ)

Тата сидела на одной из нижних ступенек высокой лестницы, ведущей в здание института. Она прислонилась к парапету головой и прикрыла глаза. Дочери не будет минут десять, как минимум: «Пока туда добежит, пока списки посмотрит…. С девчонками потрещит».
Молодая, стройная женщина небольшого роста и сама могла бы сойти за абитуриентку. Но она не кичилась своей внешностью и не пыталась всем показать, как хороша, в свои тридцать восемь. В большей степени благодарить за то надо было маму с папой. Тата лишь тщательно оберегала то, что дано было ей матушкой природой. Вот и сейчас, появилось несколько минут, что бы просто посидеть, «ни о чем не думая». Тем более, погода позволяла. Чистое, безоблачное небо, солнце ещё не в зените и, тихий, тёплый ветерок едва касался лица. «Просто мечта, а не погода!».
За спиной послышались шаги сбегающего вниз по ступеням, человека. «Это ни как не может быть Стаська. Рано ещё». Но минут «медитации» уже не получилось. Тата открыла глаза и окинула взглядом спешащего куда-то мужчину. Немолодой, но довольно таки стройный и подтянутый мужчина, пробегая мимо, взглянул на женщину, улыбнулся и, как-то странно, подмигнул. Словно звал последовать за собой. Тата невольно улыбнулась в ответ, но тут же приняла прежнюю позу и прикрыла глаза. «Странный какой-то…. Видит женщину первый раз и…. – Она снова улыбнулась. – А что «и»…? Шутить ещё ни кому не запрещалось…». Тата открыла глаза и посмотрела вслед удаляющемуся мужчине. «Потёртые джинсы, светлая футболка, аккуратно стриженные светлые волосы. Так... Ни чего особенного». Даже спортивное телосложение и пружинистая походка, за что Тата очень уважала мужчин такого типа, не вызвали ни какого интереса к тому, кто уделил, пусть и таким странным образом, но все же внимание.
Неожиданно сзади раздался голос Стаси.
- Мамуль… это кто?
- Да кто ж его знает… - Тата поднялась навстречу дочери.
- Так ведь вроде бы кивнул, как знакомой…
- Сама удивляюсь….
Девушки не сговариваясь, взглянули на угол здания, за которым только что, скрылся «странный» мужчина.
- Да, ну его…! – Засмеялась Тата. – Ушёл, и ушёл! Ты как? Поступила?
- Да, конечно. – Анастасия не сомневалась в своих способностях. Её голос звучал так, будто по-другому не могло и быть.
- Ну, что? – Тата хитро заглянула в глаза дочери. – Обмывать будем?
- А как же иначе! – в голосе Стаси чувствовалась нотка весёлого лукавства. – Куда пойдём?
- Да чего далеко ходить? Тут, совсем рядом, кафе есть. Простенько, но мне там нравится.

Полупустое, не смотря на сезон, кафе встретило прохладой и комфортом. Уселись за столик, поближе к большому, затенённому прозрачной шторой шоколадного цвета, окну. Болтали без умолку. Между матерью и дочерью ни когда не было секретов. Со стороны можно было подумать – за столиком две подружки, обсуждают что-то своё, девичье….
Смеясь над очередной шуткой, девушки внезапно замерли. Возле столика, словно из-под земли, выросла широкоплечая фигура мужчины в светлой футболке и потёртых джинсах. Тата и Стася переглянулись и, в недоумении, уставились на широкую, открытую улыбку мужчины и недвусмысленный, роскошный букет красных роз.
- Это Вам! – как-то уж, по-простецки, не переставая улыбаться, мужчина протянул цветы Тате.
- Ух ты! – выдохнула восхищённо Стася. На Тату это подобного впечатления не произвело:
- Мужчина, а Вы ни чего не перепутали?
- Конечно, я ни чего не перепутал! Цветы Вам! – Мужчина стоял с протянутым букетом, но Тата даже и не думала его принимать.
- Ма-а-м…. – попыталась что-то вставить Стася. Но Тата, будто не слышала. Она просто молча смотрела на мужчину.
- Вы цветы возьмёте? – Казалось, мужчине очень тяжело держать букет и он, как можно скорее, хочет от него избавиться. Цветы неожиданно оказались так близко к лицу Таты, что она, невольно быстро поднялась и отступила в сторону.
- Это ещё зачем? – Тата, не то рассердилась, не то растерялась.
- А что нужен повод? И кому? – не сдавался мужчина.
Видя простую открытую улыбку на лице незнакомца, Тата уже не знала, как ей поступить. Принимать цветы от незнакомого мужчины она не собиралась, но просто взять и «послать куда подальше» этого чудака она тоже не могла. «Что сказать, чтоб отстал...? Улыбается…». – Тата усмехнулась.
- Знаете… вы уж, конечно, простите меня…. – начала было Тата, но мужчина не дал ей договорить:
- Вот, смотрите: это Вы, а это цветы для Вас! Ну чего проще-то!?
- Мам…, ты чего…? – Стася попыталась как-то разрядить обстановку. Она была уверена – мама цветы возьмёт! Такой интересный дядька и всё так весело получилось!
- Маму как зовут? – Мужчина обратился к девушке, словно требовал незамедлительного ответа. Тата быстро вскинула раскрытую ладонь, словно запрещая, дочери произносить её имя.
- Наталья Дмитриевна! – строго, насколько была способно, быстро ответила Тата. Но, казалось, мужчину ни чем сейчас нельзя было «сбить» с его весёлой волны.
- Ну, вот! – засмеялся он просто и непринуждённо. – Я так и знал! Наталья Дмитриевна в свою компанию не принимает. В его голосе по-прежнему не слышалось ни одной нотки флирта. Мужчина держался так, будто давно был знаком с девушками: «просто проходил мимо, решил цветы подарить». Он просто делал то, что ему хотелось. И всё. Стасе ситуация казалась забавной, хотя невооружённым глазом было видно: мама растерялась.
- Ладно…. – Мужчина сделал вид, что сдаётся. Но на Тату он всё ещё смотрел с подкупающей улыбкой. – Не хотите в компанию принимать, цветы-то хотя бы возьмите….
Тата, словно потеряла дар речи, от такой наглости: «Он ещё и в компанию собирался напроситься!? Вот так!? Бесцеремонно?! Как-то всё не правильно…. Сначала знакомятся, потом…». Тата пыталась выстроить «логическую цепочку» обычного поведения мужчины, которому понравилась женщина. Здесь, эта самая «цепочка» напрочь отсутствовала.Они молча смотрели друг другу в глаза. Он – выжидающе. Она – возмущённо, с лёгкой ноткой растерянности. Чем дольше затягивалась пауза, тем больше Тата чувствовала, что этот по-доброму, пристальный взгляд больших, серых глаз «бередит» ту самую нотку её души, которую она тщательно пыталась запихнуть в самый -самый дальний уголок этой самой души. Выдержав взгляд, и не отводя глаз в сторону,Тата непреклонно произнесла:
- Жене подарите.
- Так нет жены… - все так же просто прозвучал, кажется, уже давно заготовленный ответ.
- Так заведите. – Не унималась Тата.
Стася с интересом наблюдала за «перепалкой». «Чем закончится?». Тем более она видела – на время о её существовании словно забыли.Очередь была за мужчиной. Фраза, которую хотелось сказать мужчине, уже готова была слететь с его губ, но он почему-то замолчал. Наверное, не захотел показаться наглым ловеласом. Улыбка медленно сошла с его лица, но он по-прежнему, пристально смотрел в широко раскрытые, серые глаза светловолосой, миловидной женщины. Он чувствовал, она не хотела его обидеть. Просто, она не знала, как отказав – не обидеть. От этих мыслей он проникался к ней ещё большим уважением. Тата мучительно ждала, когда мужчина развернётся и уйдёт. Только сейчас она увидела, что волосы незнакомца не просто светлые, они седые. «Странно…, - мелькнула мысль, - а вроде бы не старый…».
- Цветы возьмите. – Мужчина требовательным жестом быстро протянул цветы к груди Таты и опустил руки, надеясь на то, что та не позволит им упасть. Едва Тата успела подхватить букет, незнакомец развернулся и, всё той же лёгкой пружинистой походкой, направился к выходу из кафе.
- Ма-а-ам…, - почему-то тихо заговорила Стася, - это тот же…?
- Да…. – почему-то так же тихо ответила Тата.Она, всё ещё прижимая к груди, едва не упавшие на пол цветы, опустилась на стул.
- Слушай…, это что было…? – Стася, как и Тата, смотрела вслед удаляющемуся мужчине. Тата не ответила. Перед глазами все ещё стоял пронзительный, странно-требовательный взгляд серых, как у неё, глаз, от букета исходил сильный, пьянящий аромат…. «Всё не так…. Должно быть – не так…! Ни поздоровался,… ни представился,… ни каких тебе «муси-пуси». Вот так…. Как пыльным мешком – по голове…». Мысли путались, и… ни какой тебе «логической цепочки».
- Да, ладно тебе, мамуль…!Ну, не такой какой-то, мужик…. С «завихрением»…. Ну, наверное, и так бывает.... – Стася пыталась хоть как-то «встряхнуть» всегда весёлую и «живую» «подругу с самого своего детства». Но, как говорят – «обедня» была, напрочь, испорчена.

Тата, как-то, вдруг погрустнела. Она сидела за компьютером, но работа не клеилась. Руки просто лежали на столе, а мысли… - не то были где-то далеко, не то по лабиринтам души блуждали.
Стася прошла мимо тумбочки, на которой, в большой вазе, красовался «тот самый», роскошный букет. Невольно задержалась, любуясь его красотой: «Какая прелесть!», опустила лицо в самую гущу бархатных лепестков, источающих нежнейший аромат: «Обалдеть…!». Подошла сзади к матери:
- Мамуль…, - позвала тихо. Обхватила руками и прижалась головой к голове. – Что? Не работается?
Тата будто очнулась, повернулась и попыталась улыбнуться дочери. Но Стася увидела во взгляде мамы ту самую боль, которую видела тогда, когда не стало отца. Стася прильнула к маме всем телом. Тата, нуждающаяся сейчас в поддержке, крепко прижала к себе дочь.
- Стася…. - Тата уже не могла больше сдерживать слёз. – Мне так не хватает твоего отца…. А ОН…. Он так смотрел…. Так…. Так только папа на меня смотрел….
- И ты весь день это в себе держала? – не то укоряла, не то утешала дочь Тату.
- Не люблю я об этом….
- Я знаю….

Дни шли один за другим.Всё, как обычно. Всё, своим чередом. И только «тот» взгляд не стирался из памяти.
Стася куда-то убегала по своим делам. До начала занятий в институте ещё оставалось время. Тата дочери доверяла и особо её не контролировала. Работа над очередным проектом была почти закончена. Вроде бы всё, как обычно. Но что-то, всё же, изменилось вокруг. Тата это чувствовала. Что? Она и сама объяснить не могла.
«Спешащий вниз по ступеням мужчина…. Потёртые джинсы, светлая футболка.... Вот он подмигнул, словно позвал куда-то… . Столик в кафе и …он. С огромным букетом… . Простой, открытый, улыбчивый… . И этот взгляд… . Ясные, серые глаза и …смотрят, будто душу её видят.... Немолодой. Но это же хорошо. Значит, должен обладать долей жизненной мудрости. Выглядит хорошо. Ещё один плюс – значит следит за собой и своей внешностью.»- Тата ценила это в людях вообще.
Были попытки познакомиться. Были… . «Девушка, а как вас зовут?», «Девушка, а что вы читаете?», «Девушка, вас подвезти?». «Девушка, девушка, девушка…!» Банально, навязчиво! И похотливые, скользящие взгляды, словно говорящие: «Ну, не ты, так другая…». Так и хочется послать «куда подальше». А тут…. Долгий, пронизывающий взгляд. И уже всё остальное теряло всякое значение. До боли в душе хотелось ещё «хоть разочек» почувствовать на себе этот взгляд. Мысли «о нём» изводили. Тата пыталась гнать их от себя, но эти серые глаза, как навязчивое видение, возникали перед её взором снова и снова. И это требовательное: «Цветы возьмите», на прощание. Разве могла она тогда знать, что уже не сможет этого забыть и выкинуть не только из памяти, но и из сердца.
«Нет! Так нельзя…! – решила Тата. – Нет тела, нет дела. Так кажется, говорят. Был, и нет! И нечего себя изводить. Ну, «взгляд». Ну, «смотрел». Подумаешь, «цветы». Как будто цветов не видела!». – Тата объявила себе войну. Но уже сейчас она знала, появись этот чудак в её жизни вновь, и… она проиграет эту войну. Тата накинула плащ и взяла зонт. Специально не взяла ни сумочку, ни денег: «А то опять куда-нибудь зарулю…». Решила просто погулять.
Дождя не было. Но косматые тучи заволокли небо и промозглый ветер трепал полы плаща и распущенные по плечам волосы. «Да,… погода только гулять…», - но домой решила не возвращаться. – «Гулять, так гулять!». Тата подняла воротник плаща, спрятала подбородок в свитер, и медленно пошла по тротуару. Медленно идти не получалось. Холод не давал ни расслабиться, ни сосредоточиться. Невольно, Тата ускорила шаг.
Увидев вывеску кафе, она быстро направилась туда, ещё не осознавая, что не взяла с собой денег. Только открыв дверь, она вспомнила об их отсутствии, но это её не остановило. Тата быстро «пробежалась» пальцами по карманам плаща. Что-то всё же «звякнуло». Вытащив мелочь из кармана, Тата посчитала: «На чашечку кофе – хватит…». Расстёгивая пуговицы плаща непослушными, от холода, пальцами, она окинула взглядом тихий и уютный зал. В дальнем углу, за столиком сидела Стася, «Что она здесь делает?», и …ОН! Тата оставила пуговицы плаща и попятилась к выходу. Они что-то бурно обсуждали и …смеялись. «Стася и …он…». – Это было настолько неожиданно, что Тата растерялась. Мысли путались, Тата пыталась тут же выстроить их, по своему обыкновению, в «логическую цепочку», сердилась, что из этого ни чего не получается: «Ну и что…! Подумаешь…! Мало ли о чём они могут говорить…! Главное, Стаське хорошо… . Стася и …он. Как же так…? А я…?». Насколько хватало сил, Тата глушила в себе, разбушевавшиеся, вдруг, чувства и пятилась к выходу. Она уже забыла о том, что только что, нестерпимо, хотела выпить чашечку горячего кофе. Выйти незамеченной не получилось.
- Мам! – Стася, увидев маму у самого выхода, помахала ей рукой. ОН тут же повернул голову и, увидев Тату, вскочил со своего места. Тата опрометью кинулась из кафе, в дверях кого-то чуть не сбила, рассеянно извиняясь, вырвалась на холодный воздух и заспешила по тротуару, не думая о том, в правильном ли направлении она идёт. Тата старалась не бежать, но ноги несли сами. «Подальше отсюда! Зачем? Почему? Какая разница! Домой… . Домой. Домой!».
- Мамочка! Подожди! Ты куда? – услышала она за спиной, но не оглянулась.
- Тата! – очень требовательный мужской голос словно сбил с ног. Она застыла на месте и опёрлась рукой о стену здания. Так её никто, кроме Паши, не называл. Не смели. Тата не позволяла. Это было дозволено только Паше. Родному! Любимому… . Его не стало. Значит, ни кому нельзя.
- Тата! – ещё более требовательно прозвучал мужской голос.
Ноги стали ватными. Внутри всё словно в комок сжалось: «Ерунда какая-то! Нелепость…!», - Тата не то рассердилась на сложившуюся ситуацию, не то испугалась того, каким может быть из неё выход. «И какое он имеет право так со мной разговаривать?!», – на глаза навернулись слёзы. Такой беспомощной Тата не чувствовала себя уже очень давно.
- Тата…, - мужчина подошёл уже не спеша, взял её за плечи и повернул к себе лицом. Тата ощутила мягкое и, вместе с тем крепкое объятие мужских рук. Взглянув ему в лицо она, каждой клеточкой своего тела, истосковавшегося по мужской ласке, почувствовала: «Он имеет право…».
- Я знаю, Вы ни кому не позволяете так себя называть. Я о Вас всё знаю. Я Вас давно знаю. И как зовут, знаю давно. А у Стаси, тогда, так спросил. Ну, слукавил, простите. Вы и так в шоке были. – Мужчина спешил сказать то, что уже давно хотел сказать.Спешил, потому, что боялся не успеть. – Я не знал, как к Вам подступиться! Вы же ни кого к себе не подпускаете даже просто познакомиться! Я знаю! – Предупредил он её вопрос. И добавил, - Я всё знаю… .
- Да помолчите Вы хоть немного…? – Вставила, наконец, Тата. Голос прозвучал тихо, но требовательно. Где-то в глубине души Тата ждала этих слов, но услышав их, почувствовала себя преступницей. Почему преступницей? Да, наверное, просто потому, что Паша был первым и единственным мужчиной в её жизни. И всё же из объятий освободиться даже не попыталась.
- Вы же не дадите мне сказать всего, что я хочу Вам сказать…? – Мужчина всё ещё держал Тату за плечи.
- «Я!», «Хочу!», - передразнила Тата сердито, но всё так же, вполголоса.
- Я не то хотел сказать… . Извините… .
- Да, ладно… . – Тата опустила глаза.
- Я долго думал, как к Вам подойти, что бы познакомиться… .
- Что, кроме меня не к кому? – перебила Тата.
- Ну вот…, Вы снова…
- Я не права?
- Не правы… . Вы мне нравитесь… давно… . Да! Только Вы… . – Он снова прочёл вопрос в её глазах и поспешил на него ответить.
- Ну, конечно…, - с долей иронии проронила Тата. – А с моей дочерью…
- Нет…, - мужчина поспешил прервать Тату. Чтоб не успела глупостей наговорить. – Дочь у Вас замечательная! И в одном кафе мы оказались случайно.
- Да…, конечно. – Не то, оправдываясь, не то, всё ещё иронизируя, Тата подняла глаза на мужчину. Она вглядывалась в черты его лица, и, глядя в глаза, пыталась понять не столько его, сколько себя. Ненавязчивая напористость, простота мыслей, чистота в словах…. Это подкупало. Это больше, чем просто слова…. От него веяло чем-то правильным…, настоящим…, живым. Именно этого она так долго ждала. «А я даже имени его не знаю…», - промелькнула мысль.
- Извини…, - внезапно мужчина перешёл на «ты». – Я не представился…. Павел.
Тата вздрогнула. Она не сразу нашлась что сказать, смотрела ему в глаза и качала головой, отвергая происходящее с ней.
- Так не бывает…, - произнесла она почти шёпотом. И повторила ещё раз, - Так не бывает….
- Что «так не бывает»? – Тата впервые увидела в его глазах вопрос.
- Так не бывает…. – Это всё, что она сейчас могла произнести. Он знает её давно. А она его ни когда раньше не видела. «Или не замечала?». Он знает о ней всё. Каким образом? «А какая теперь разница?». Он предупреждает её вопросы, словно мысли читает. «Неужели я так красноречиво думаю, что у меня на лице всё написано? Или правда, читает мысли?». И …имя…. «Нет! Так не бывает…».
- Что «так не бывает»? – повторил он свой вопрос. – Таточка…. – Его голос внезапно дрогнул, стал мягким и нежным. – Я сам не верю тому, что ты вообще со мной разговариваешь. Ты…, рядом…. Совсем недавно я мог только мечтать об этом…. – Тата вслушивалась в каждое слово и чувствовала, он говорит то, что она чувствует, он говорит то, о чем она думает. Ей хочется его слушать. Ей радостно на него смотреть. Ей тепло и уютно рядом с ним. Всё, что она сейчас могла, это лишь едва заметно качать головой: «Так не бывает…».
Широкоплечий мужчина, в одной футболке и без тёплой одежды…. Маленькая женщина в полурасстёгнутом плаще…. Пронизывающий ветер и сгущающиеся сумерки…. Но ни он, ни она, казалось, не замечали ни холода, ни того, что у входа в кафе, ёжась от холода, стоит Стася. Они пытались понять, как же жизнь всё же позволила им оказаться рядом друг с другом. Как же им разрешили, наконец, быть снова счастливыми и в полную силу ощутить эту радость.
Стася ещё пару минут ёжилась на холоде, но удостоверившись в том, что здесь она лишняя, скрылась за дверями кафе, довольно улыбаясь.

Так не бывает.

Так не бывает. Улыбнуться на прощание, оставив легкую грусть и толику радости. С фальшивым "будем друзьями" малодушно убежать и тихонько рыдать в уголочке. Паршивый нам сказочник попался. Двоечником, наверное, был. Вот и сказка кривая получилась - походила, побродила, махнув рукой на все это безобразие. И правда, не бывает так. А может и бывает, но не для нас. Хлопнуть дверью, да так, чтобы известка с потолка посыпалась и косяк вывернуло. Разозлиться и наговорить ворох колких незаслуженных слов. Если плохо, то сделать еще больнее. Когда плакать - бить посуду в мелкую крошку. И по лицу хлестать, чтобы кровь текла. Обидеться, обидеть и не суметь простить. Не обрести прощение. Только не смотреть в глаза. И свои не показывать. Там давно не осталось ничего кроме пустоты и равнодушия - к другим, к себе, к тому, что будет завтра. Так не бывает. Принцы вымерли, наверное, еще в эр у динозавров. А может, их и вовсе не существовало. .. Жить одним днем, не планируя ничего дольше, чем на пару часов. Мечтать только о том, что можешь и сам получить без особого труда. Идти на работу, улыбаться коллегам той самой, ничего не значащей улыбкой и получать в ответ такие же - вежливо-картонные оскалы. А в конце недели позвонить подружкам и поехать в какой-нибудь клуб. Смотреть в пустые-пустые глаза с какой-то страшно-обидной искоркой злорадства и удовлетворения. И веселиться - отчаянно, бездумно, как в последний раз. И смеяться - громко, дико, не останавливаясь. Пить горькое-горькое мартини, не замечая комок чуть ниже ключиц. И курить, выпуская тонкие струйки едко-ментолового дыма. Когда совсем стемнеет, можно кого-нибудь поймать. Кого-нибудь с такими же жутко-пустыми глазами, но сильными руками и теплыми ладонями, которые согреют твои, заледеневшие пальчики и озябшие плечи. И не думать. Забыть и притвориться, что все правильно. Вот как бывает. Просто не повезло. Просто не сложилось. Так просто, что невозможно понять. Проснуться на следующее утро и поспешно уйти, или закрыть за чужой спиной дверь. И совсем немного кривиться от отвращения к себе. Пить кофе. И курить, курить, курить, курить, курить.... пока вся комната не пропахнет и глаза от дыма не заслезятся. Уже полтора года зима - морозная, кипельно-белая. Так холодно, что снежинки на ресницах н е тают. Скрип от торопливо- радостных шагов. Звонкий смех и облачко пара вокруг. И выцеловывать улыбку. И не верить. Счастливо вздыхать , что так не бывает. И снова выц е ловать притворно-сердитую морщинку между бровей. Молить Богов, чтобы не смотрели, не завидовали, не отняли... И обнимать, как больше никто не обнимет. А дальше по кругу: работа, дела, опротивевшее тупое веселье... Слишком много бессмысленных слов, когда самое главное сказать уже некому. Подолгу гулять, слушая, как скрипит снег под подошвой ботинок. Равнодушно чувствовать холод, который никогда не сравнится с тем, другим. Смотреть на людей, заглядывать в лица. И искать. Снова и снова, каждый день. И улыбаться, все так же - пусто-радостно. А дороги скользкие - городская служба не успела расчистить снежные завалы за ночь. И ветер от бешено-быстрой поездки. Всего один шлем на двоих, который почти насильно одевают тебе на голову . Совсем немного надуть губы, чуть-чуть завидуя, что не можешь чувствовать колючий воздух на лице. И крепко прижаться - все-таки первый раз катаешься на мотоцикле. Почти лететь. С визгом, разумеется, счастливым. Разумеется, неприлично-громким. Таким же, как ответный смех. Когда станет возмутительно-поздно - вернуться домой. Открыть пустую промерзшую, несмотря на исправно работающее отопление, комнату. Разогреть рыбу и даже выложить в миску, поставить около холодильника, чтобы вспомнить, как отдавала наглое мяукающее создание знакомой девчонке и немного устыдиться, как будто снова увидев незаслуженно-обиженные зеленые глаза. Такие зеленые, что... Слишком крутой поворот, слишком больша я скорость, слишком сильный ветер. Визг тормозов, короткий, но какой-то обидный полет и еще более обидное преземление. Хруст. Тишина - жуткая, разрывающая на части. Хриплое, испуганное дыхание. Липкая струйка от правой брови и дальше по щеке. Золотой, сияющий на холодном зимнем солнце, купол с крестом на самой вершине. И медленно падающие снежинки. Ползком по снегу, настолько быстро, насколько позволяют сдавленные тугим обручем ребра. Рванные облачка пара, вылетающие нервно-часто. Дрожащие, почти негнущиеся пальцы. Красная плоска на побелевшей щеке. Несколько соленых капелек. Бом... Бом... Бом... Бом... Бом... Глаза. Обжигающе-зеленые. Такие зеленые, что больно смотреть. Секунда за секундой потухающ и е до грязной серости. Облачко пара, хрипло- испуганное. Последнее. Пойманное почти такими же х олодными, словно одеревеневшими, губами. Бом... Бом... Бом... Бом.... Бом... А еще бывает вот так. Сидеть на подоконнике, оставив за спиной темную пустую комнату. Такую же пустую, как твои глаза. Вдыхать горько-ментоловые струйки и стряхивать пепел, наблюдая, как постепенно исчезают искорки. Двенадцатый этаж как-никак. И растирать колено. Скорее по-привычке, чем от необходимости. Вспоминать каждый изгиб кривого белесого шрама от середины бедра до самого сгиба ноги. Десять швов. Провести кончиками пальцев по еще одной снежно-белой полоске - от кончика правой брови через висок, к уху. Пятнадцать ювелирно-точных швов. Или вспомнить, как ныла спина по осенними серыми вечерам. Восемнадцать швов. Ангел уберег, говорила тогда старенькая медсестра с жалостливо-добрыми глазами. За такими ангелы не присматривают. Таким ангелы не нужны. Такие еще и с десяток пуль стерпят. И горную реку переплывут. И сигарету без спичек зажгут. И о судьбе расскажут без всяких карт, зеркал и амулетов. И боль зашепчут. Потом счастливо рассмеются, назвав все обманом зрения или фикцией. Только свою судьбу запрещено читать. Особенно на родных, особенно на любимых. Боги нетерпеливых не любят и немножко завидуют. Не удержалась. Прочитала. И такие влюбляются. И смеются. И хмурость выцеловывают. А потом ненавидят зиму и обжигающе-зеленые глаза. Бом... Бом... Бом... Бом.... Бом... Курить, курить, курить, курить... Сидеть на подоконнике до самого рассвета. И горько-ментоловый дым комком чуть ниже ключиц. И по привычке растирать колено - от середины бедра до сгиба ноги. Иногда сжимать руками виски, опасливо прикасаясь к кончику правой брови. Наблюдать за огоньком последней сигареты - слишком горькой даже для твоих пустых глаз. А потом резко оттолкнуться. И полететь вниз быстро-быстро, зная, что все равно никто не увидит. Не сможет. И если сможет, то уж точно ничего не скажет. И лететь вниз, потом резко вверх и вперед. До золотого купола. И совсем немножко грустить. Светло-светло. Ловить снежинки, чтобы растаяли на алых с мороза щеках. Улыбаться, совсем немного, почти украдкой. Бом... Бом... Бом... Бом... Бом... Бежать до высокого серого дома, встретиться с сонной хозяйкой. Зачем-то плакать и смотреть, как испугано, с легкой опаской, приподнимаются тонко выщипанные бровки. Опять плакать и представлять, что, наверное, неприятно выглядят слезы в твоих пустых глазах. Потом сжимать уже немаленький серый комочек, с обжигающе-зелеными изумрудами - немного сонными, но, тем не менее, невероятно наглыми. - Спасибо, - шепотом, выдыхая в дымчатую шерсть. - ... такая же, как твои глаза... - Так не бывает! И прижимать серое возмущенно мяукающее создание к себе, кутая в старый свитер, потому что куртка осталась дома. Впрочем, как и ключи. Снова бежать. И смеяться. Тихо и осторожно-счастливо. Чувствовать, как шелковистая шерсть проходит сквозь пальцы. И заглядывать в блестящие изумрудно-зеленые плошки. И радоваться, что никто не может видеть - слишком уж не хочется делиться этим моментом. Сбить кого-то с ног. Выпустить от неожиданности кота. И ловить вдвоем испуганно орущее создание. Поймать, прижать к себе и вспомнить, что невидима. Удивленно-сосредоточенно обернуться. Поймать (или быть пойманной?) дымчато-серые глаза. С золотыми искорками. Не менее удивленно наблюдать, как на плечи опускается только что вытащенная прямо из воздуха куртка. Твоя. Хмуриться и тянуться к теплу. Почти забытому за полтора года. И улыбнуться, по-настоящему. И получить такую же улыбку в ответ. Прошептать: - Так не бывает. - Бывает. Мы ведь профессиональные сказочники. - Только нельзя никому говорить об этом. Поймать (или быть пойманной?) удивленные дымчато-серые глаза с невозможными золотистыми искорками. - Мяу-у-у-у! - А у меня даже молока дома нет, - растерянно пропустить между пальцами шелковистую шерсть. - Эх, чудо ты, волосатое... И долго-долго смотреть в колдовские глаза, видя отражение своих - с бешено мечущимися золотыми искрами. И улыбаться. А потом осторожно думать, что так не бывает.

Я стояла на мосту, перегнувшись через перила, и смотрела на серую воду. Так странно. Небо голубое, почти прозрачное, а вода - серая. Ее сковал первый тонкий лед, в некоторых местах виднелись трещины, сквозь которые просачивалась вода. Она, наверное, очень холодная. Хотя мне-то откуда знать?.. Может, эта река даже осенью, даже подо льдом теплая.
В животе, чуть ниже ребер, появилась неприятная боль, дышать стало труднее. Я отошла от перил, поправила куртку, нащупав в кармане клочок бумаги. Развернув его, я дотронулась до груди. Несмотря на то, что сердце было под ней защищено твердыми костями, я почувствовала острый укол. Будто действительно его коснулась. Перед глазами замаячил витиеватый почерк, черный на белом фоне. Прощальная записка, отзывающаяся болью в сердце каждым словом. Я глубоко вдохнула, попыталась порвать листок, но... не смогла. Каждый кусочек памяти дорог...
Я сцепила руки в замок и стала согревать их дыханием. Стало слишком холодно, хоть сейчас только сентябрь, но без перчаток уже не обойтись. Я в раздумьях застыла посередине моста, благо машин не было, и стала обдумывать то, что случилось.

А, собственно, что случилось? Меня выкинули за борт жизни? Не похоже. Но по буре внутри кажется нечто близкое к этому. И почему он сказал, что мы разные?.. Мы и не должны быть одинаковыми! Так и со скуки умереть можно...

Мы с Марком познакомились в сабвее полгода назад. Как-то стихийно разговорились, а потом встретились. Со второго раза. На первую встречу, назначенную около фонтана в шесть, Марк не пришел. Не знаю, что он этим хотел показать, но я боролась с гордостью и желанием его увидеть. После этого мы встретились через пару недель, когда мне стало относительно все равно. Марк подошел ко мне, спросил, что да как, приходила ли я тогда к фонтану. Ответив, что он издевается, я развернулась и хотела уйти, но он мягко меня остановил, схватив за руку. После непродолжительного разговора снова была назначена встреча. И, о чудо!- Марк на нее пришел...

Закончилась она в постели, под жаркий диспут об устройстве Российского государства (абсолютно далекой для меня темы) и о темных сторонах людей. Эмоции зашкаливали, мы спорили до хрипоты. Когда Марк замолчал, вытирая ладонью влажные губы, я нависла над ним и поцеловала в ямочку между ключиц, ощущая сильное тепло его тела. Если кто-нибудь следил за нами за прозрачной занавеской, то этот "кто-нибудь"наверняка скрылся куда-нибудь, иначе бы сгорел... От стыда как минимум.

Нам было хорошо вместе, да и порознь мы не особо страдали. У Марка своя жизнь. Он мне ничего не обещал. У меня своя жизнь. Я ему ничего не обещала... Мы виделись пару раз в неделю, спорили обо всем, смеялись, дарили друг другу бесчисленные оргазмы. И это могло продолжаться до бесконечности, но Марк остановил безумную карусель.

Я скидывая с себя наваждения. Забываю пухлые и нежные губы Марка, его дыхание и руки... Его... О, Боже. Этого не может быть. От мыслей о нем становится теплей. И даже осенняя промозглая погода как бы смягчается. Может, не все потеряно?.. И Марку просто нужен отдых? Цепляюсь за надежду, как кошка за мебель. Подул ветер. Я смяла бумажку и убрала ее снова в карман. А будь, что будет. Опыт в любом виде хорош. Хотя... это самое странное, что со мной происходило. Полгода провела будто под наркозом, в дикой эйфории...

Так не бывает

Почти фантастические рассказы

Виктор Мельников

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Другие женщины

Я, конечно, ждал этих слов, или подобных этим, я, можно сказать, привык к ним.

По её мнению, если судить, я убегаю от неё. Это не так. Я ухожу на время, да. Но не убегаю совсем.

– Ты разлюбил меня, Игорь, – продолжает Ирина.

– Я привык, – говорю, но она как будто не хочет слышать.

– У тебя есть любовница. Не отрицай. И что она может тебе дать? Скажи?

– Успокойся, – говорю я, пытаясь прекратить этот разговор. – Тебе не идёт такой тон.

– Нет, ты скажи, Игорь. Честно скажи!

Я молчу, глядя в потолок.

– Что тебе от меня нужно, тогда скажи?

На этот вопрос я не могу точно ответить. И говорю первое, что приходит на ум.

Итак, стало быть, уточню здесь, Ева знает об Ирине. И знает, что у меня есть сын, который учится в другом городе. Она видит, что сын для меня многое означает, здесь не возникают споры, но не понимает, почему я возвращаюсь к жене. В свою очередь я догадываюсь о тех чувствах Евы, которые определяют её поведение и отношение ко мне: занимаясь со мной любовью, она избавляется от забот о хлебе насущном, намазанным шоколадным маслом. Она не находится у меня на содержании. Но я даю ей денег столько, сколько она просит, хотя предполагаю, рассуждая из своего болота, что спрашивать денег – гадкая история, если чувствуешь, что их не совсем заслужил. Правда, я могу позволить себе такую «роскошь».

Именно – «роскошь»! Это слово меня забавляет. Я часто прокручиваю его на языке. Однажды в порыве страсти сказал Еве: «Ты моя роскошь!», хотя в голове крутились слова «моя дорогая». И то, и другое слово означают одно для меня – трату денег. Не ошибусь, право, то же самое означают эти слова и для неё. Но в обратном смысле.

Банки